Одним из веских доводов для введения политики торговли квотами было выявление рыночными методами истинной рентной стоимости биоресурсов в целях изъятия промысловой ренты в доход государства. Но, как оказалось, рыночные схемы установления рыбопромысловой ренты не сработывали. Причина заключалась в том, что, как правило, затраты на добычу рыбы, отраженные в официальной отчетности, фиктивны, поскольку и рынок квот, и рынок добытой рыбы - это во многом бартерные сделки, при которых "руки заменяют деньги". Изъяны в методах установления ОДУ, пробелы учета и официальной отчетности, позволяющие скрывать как истинные объемы вылова, так и доходы, не дают качественной информации, необходимой для регулирования рыболовства через систему рыночных механизмов и конкуренцию. Поэтому рентный доход мгновенно оказался в теневой сфере (Iudicello, et al., 1999; Lindner, et al., 1992; Monk and Hewison, 1994).

Такова уж специфика рыболовства - больший улов и прибыль одного рыбака всегда означают меньший улов и доход для другого. При отсутствии иных правил рента накапливается у тех, кто обгонит других и первым выловит рыбу. Шансов обогнать, разумеется, всегда больше у владельцев крупных современных судов и тех, кто имеет доступ к кредитам банков и другим финансовым источникам. Так что в их руках оказались не только квоты, но и рыбопромысловая рента, дающая возможность продолжать скупку квот по спекулятивным ценам.

Право обладания гигантскими квотами позволило "стричь" ренту не только за счет возможности формирования монопольных цен на рыбных рынках, но и благодаря сдаче долей квот в аренду "рыбакам по рождению" и недоплате экипажам судов за их труд.

Правительство США, передавшее практически безвозмездно в руки немногих то, что должно принадлежать обществу, - считает профессор Калифорнийского университета М. Гэффни, - в одночасье превратило некоторых из ранее скромных рыбаков в миллионеров и сделало из них пиявок-вымогателей. При этом дарованная немногим привилегия быть владельцами прав в рыболовстве оказалась настолько дорогостоящей, что на Аляске существуют документально подтвержденные случаи, когда обладатели прав присваивали до 70 % от общей стоимости улова, оставляя только треть ее для оплаты труда экипажей судов, выполняющих всю работу по отлову рыбы и подвергающихся риску, неизбежному в рыболовстве (Гэффни, 2000).

У рыбаков, утративших свои квоты, практически нет шансов вновь вернуться на промысел иным способом, как согласившись на самые унизительные условия, в частности, на аренду квот. В Исландии, к примеру, аренда квот, разрешенная в целях удовлетворения краткосрочных потребностей держателей крупных квот, превратилась в жесточайшую форму эксплуатации владельцев малых судов. Арендная плата значительно варьирует по сезонам промысла, а также соответственно спросу и предложению. К концу промыслового года, когда ощущается недостаток прав на вылов трески, арендные цены подскакивают до 70-80 % от рыночной стоимости улова. Вследствие этого у арендаторов появляются огромные трудности с компенсацией издержек на промысел.

Но "аппетит приходит во время еды", и на смену краткосрочной аренды пришла долгосрочная, которая в среде рыбаков получила название "лов для других". Держатели крупных квот стали получать ренту, перестав самостоятельно заниматься рыболовством и передав это арендаторам. В задачу последних была вменена обязанность поставки сырья перерабатывающим заводам, владельцами которых, как правило, были сами арендодатели. При "лове для других" рыбаки получали за свой труд оплату примерно на уровне 50-60 % от рыночной стоимости улова. То есть аренда привела к росту уровня эксплуатации и природных ресурсов, и наемного труда (Palsson with Helgason, 1995).

Российские крупные рыбопромышленники с интересом наблюдают за способом концентрации квот биоресурсов в Исландии и отсутствием контроля за системой передачи их со стороны государства (контроль осуществляют только налоговые органы). Более того, звучат призывы к тому, чтобы перенять опыт этой страны, поскольку концентрация квот в руках тех, кто обладает крупными промысловыми судами высокой производительности ведет к росту рентабельности промысла (Диалог…, 2006; Кузнецова, 2006). Все это так. Но концентрация квот может оказаться очередной "пирровой победой", за этим неибежно последуют переэксплуатация ресурсов в ИЭЗ и рост социальных проблем.

Нельзя забывать, что рынки квот не существуют в социальном вакууме. И поскольку приватизация общих ресурсов провоцирует классовое расслоение там, где раньше все обладали равными возможностями, в рыболовстве и связанной с ним береговой инфраструктуре резко обострились социальные проблемы. Протест против нарушения принципов справедливости и ухода больших денежных потоков при пользовании общенациональными ресурсами из-под контроля рыбаков и общественности выразился в многолетних острых дебатах в парламентах развитых стран (Iudicello, et al., 1999) и росте забастовочного движения. К примеру, на нескольких забастовках в Исландии, продолжавшихся неделями, недовольство рыбаков и общественности концентрацией прав на промысел в руках людей, ранее не имевших отношения к рыболовству, и снижением социальной отдачи от торговли квотами выражалось в терминах феодальных метафор: "квота-короли", "лорды моря", "лов для других", "крепостные рыбаки" и т. п. Главным лозунгом забастовок стал призыв: "нет наживе и спекуляции в море" (Palsson with Helgason, 1995).

И хотя ортодоксальные экономисты в структурах власти пока не хотят слышать голоса протеста и, продолжая уповать на "невидимую руку" рынка, игнорируют социальные и этические проблемы, большинство рыбаков имеют иную точку зрения. Поэтому прогнозы зарубежных аналитиков, публикации которых использовались автором, сходятся в одном: система торговли квотами, воспринимаемая большинством рыбаков и общественностью как высшее выражение аморальности и безнравственности, в конечном счете должна рухнуть.